Неточные совпадения
После протестантского разрыва личность почувствовала себя оторванной от
объективного бытия, погруженной в себя и
стала рефлектировать, потеряла личность источники питания, не имеет уже доступа к сокам бытия.
— Эге-ге!.. Откуда вам известно об этом предложении, щуренька?
Стало быть, ваши дела недурно идут, если вам
стали уже поверять такие тайны!.. Но, однако, вы побледнели от злости и чуть ли не собираетесь бить меня… А еще тоже уговаривался быть
объективным! Какой вы смешной, щуренька! Ну, бросим эту галиматью… Пойдем на почту…
Они не замечают при этом, что сегодняшняя «естественная религия» завтра
станет уже исторической, и даже более того, до известной степени
становится уже ею в тот самый момент, когда ощущает себя
объективной и кафолической.
Падший человек сохранил в себе образ Божий, как основу своего существа, и присущую ему софийность, делающую его центром мироздания, но утратил способность найти свою энтелехийную форму, осуществить в себе подобие Божие. В нем было бесповоротно нарушено равновесие именно в области богоуподобления, а поэтому и самая одаренность его
становилась для него роковою и опасною (ведь и для сатаны
объективное условие его падения, соблазна собственной силой заключалось в его исключительной одаренности).
Более того, она может ее собой обосновывать, давая ей в себе место, из нее или в ней может истечь время, которое не могло бы непосредственно начинаться из Вечности [У Шеллинга в «Философии Откровения» (1, 306–309; II, 108–109) имеются чрезвычайно тонкие замечания о том, что между вечностью и временем должно находиться нечто, с чего бы могло начаться время и что может
стать предшествующим, если только появится последующее, а таким последованием и установится
объективное время.
Человеческое сознание в
объективном мышлении не только перерастает себя, но вполне себя трансцендирует,
становится не человеческим, а абсолютным.
Во внутреннем диалоге об аде, в раскрывающейся тут внутренней диалектике душа
становится то на субъективную, то на
объективную точку зрения, то изнутри, то извне на эту проблему смотрит.
Стало быть, и мои итоги не могли выйти вполне
объективными, когда я оставлял Дерпт. Но я был поставлен в условия большей умственной и, так сказать, бытовой свободы. Я приехал уже студентом третьего курса, с серьезной, определенной целью, без всякого национального или сословного задора, чтобы воспользоваться как можно лучше тем «академическим» (то есть учебно-ученым) режимом, который выгодно отличал тогда Дерпт от всех университетов в России.
Для нас, более спокойных и
объективных наблюдателей, Париж совсем не поднял своего мирового значения тем, что можно было видеть на выставке. Но он сделался тогда еще популярнее, еще большую массу иностранцев и провинциалов
стал привлекать. И это шло все crescendo с каждой новой выставкой. И ничто — ни война, ни Коммуна, ни политическое обессиление Франции — не помешало этой «тяге» к Парижу и провинций, и остальной Европы с Америкой.
Философия духа
стала философией
объективного бытия.
А во мне уже разыгрывается подозрительность, что и этот мой собеседник тоже не чистосердечен и что он тоже не за докторов, а за запятую; но поговорили мы дальше, и на душе
становится яснее: лавочник оказывается человеком совершенно
объективным и даже сам называет уже «историю» глупостью и припоминает, что «эта глупость пошла словно с тех пор, как
стал ходить порционный мужик».